Эссе «Он был в моей жизни…»
Мизандронцева Галина Александровна,
Заслуженный учитель Российской Федерации, учитель русского языка и литературы МОУ «Лицей №1» г. Усолья-Сибирского
У нас с ним было много общего. Мы родились в один и тот же год. Оба не знали своих отцов – их отнял страшный 38-ой. Наше детство и наша юность прошли в глубинке, только я росла в Тулуне, а он - в Кутулике. Говорят, оба слова в переводе с бурятского значат что-то вроде «мешок», «яма». Но это были города, вернее городки нашего детства. И рядом со мной взрослели похожие на него парни: отчаянно смелые, уверенные в том, что все смогут, все сумеют; в подшитых валенках и чиненых сапогах зимой, а летом в туфлях-тапочках, которые нужно было чистить зубным порошком или мелом (его прихватывали из школы), в дешевых клетчатых рубашках. Они так верили в дружбу, так трогательно влюблялись…
Я и сейчас работаю с молодежью, потому с уверенностью могу сказать – таких теперь нет! таких давно уже нет!
Заканчивая школу, он с друзьями садил акации («Как там наши акации?») – мы посадили тополя.
И поехали оба поступать не в финансовый институт, хотя там были очень небольшие конкурсы, а в Иркутский классический, где конкурс тогда был 5, 6, 7, 8 и даже 9 человек на место.
Случилось так, что немецкий язык мы сдавали в одной аудитории и одному преподавателю, но только я сдала и поступила, а он не сдал…
Вампилов придет в университет через год, когда я буду уже на втором курсе.
17-18-летние девчонки (а нас на филологическом факультете было больше, чем парней), не сразу заметили (и отметили!) все в тех же стареньких сапогах или валенках худого-худого, длинношеего Валю Распутина (Вальку), быстрого, с таким характерным разрезом глаз Вампилова (Саню). Еще бы! Ведь рядом были студенты-иркутяне, самоуверенные, прекрасно одетые, с какими-то там очень-очень! папами. Нужно было время, чтобы понять кто кто.
Вампилову помогла гитара. Помню, как однажды после лекций (а филологи учились со второй смены, и наши занятия кончались в 21 05) в «семидесятке», так называлась самая большая аудитория на II этаже, осталось несколько первокурсников. Здесь же были парни из нашей группы II курса: Задерей, Дешковский. В открытые окна несло запахи сада, который назывался тогда садом Парижской коммуны. За ним была Ангара. Ее не было видно, но весеннее дыхание ее и сада наполняло аудиторию. Играл Вампилов, пели негромко все. Мы даже не знали имен некоторых из сидящих здесь. Да и сами просто шли мимо, шли, но не прошли. Как-то по-особенному тепло вспоминается мне всегда этот вечер…
Остались в памяти и удивительные сентябрьские дни (почему-то всегда очень солнечные), когда университет выезжал на осенние работы в колхоз.
Для этого заказывалась специальная электричка. В ожидании ее привокзальная площадь пела, хохотала, гудела. Потом так же галдели, пели и хохотали вагоны, где сидели на лавках, на коленях, на рюкзаках на полу (чтоб поближе к интересной компании) студенты I- IV курсов.
Привозили в Кутулик, который тогда не был для нас родиной драматурга Вампилова, а потом уже развозили по колхозам на машинах.
Помню, как буквально одним прыжком перелетали парни через деревянные расхлябанные борта стареньких грузовиков и, даже если были здесь доски-лавочки, вставали к кабинкам, лицом к ветру. Они и жить уже хотели так, «чтоб время ядрами рвалось, к старым временам чтоб относило только путаницу волос!»
Именно во время этих работ, которые длились обычно больше месяца, как-то все и сразу чувствовали разницу между теми, с папами, и парнями, уже знающими что-то кроме древнерусской литературы и старославянского языка.
Здесь же, в колхозах, в холодные октябрьские ночи мы отыскивали на небе глазами красную звездочку первого советского спутника.
На третьем курсе я вышла замуж, и стало мне не до студенческих компаний. Потом появилась дочка, и, когда я приходила сдавать экзамен или зачет, с ней нянчились все, кто мог: геологи, юристы, чаще всего физики (в их темных рентгеновских лабораториях она спокойно спала).
Журналистом, как мечталось, стать не довелось: журналист, по крайней мере в первые годы работы, должен быть свободен.
И хотя моя дипломная работы была по газетному редактированию, я стала учителем, о чем ни разу не пожалела после.
Снова Вампилов пришел в мою жизнь в тот день, когда директор педучилища, где работала, А.А. Сорин принес в аудиторию «Советскую молодежь»:
- Фамилия Вампилов знакома? Читайте! Удивительный умница!
И все всплыло в памяти: и злополучный экзамен, и наша семидесятка, и комсомольские собрания в зале Управления Восточно-Сибирской железной дороги…
Мы читали статьи А.Санина, А.Валентинова, узнавая в них голос Вампилова. Мы – это я и мои девчонки, будущие учителя. «Молодежка» стала нашим другом: соглашались и не соглашались, спорили, искали истину, писали в газету сами.
Когда появились его пьесы, первые мои ученики уже ушли, пришли новые, но Вампилов был с ними, а значит, и со мной. Уже не только и не столько журналист, сколько драматург. В учебниках советской литературы не было его фамилии, но для моих ребят Вампилов стал близким, своим, нужным.
На выпускном экзамене по литературе многие выбрали тему «Человек человеку – друг, товарищ и брат!» (Тогда любили такие формулировки-лозунги). Несколько сочинений оказалось о Сарафанове! Помню недовольный голос одного из членов экзаменационной комиссии: «Странный выбор! Стареющий музыкант из похоронного оркестра! Так сказать – современный Данко?!» А без пяти минут учителя могли до хрипоты спорить о Сарафанове, Бусыгине, Сильве…
Тогда и возникла мысль: через 5 лет после окончания педучилища собраться вместе и съездить к нему, к Вампилову. Мы не знали, что его уже не будет…
Очень интересными у нас были так называемые «литературные суды» (по примеру суда над Онегиным или Печориным в романе Каверина «Два капитана»). Но мы «судили» вампиловских героев. Самым шумным был, пожалуй, суд над Колесовым («Прощание в июне»).
Очень еще юным учащимся не хотелось верить в существование расчета, подлости, предательства. Они пока не ощутили какого-то «неблагополучия» во всем, что происходило вокруг. Но его, это «неблагополучие» (выражение вампиловское), уже ощущали мы, я и мои ровесники.
Работая с молодежью, видела, как она стала меняться, как на смену высокой мечте, порыву приходил трезвый расчет. Об этом еще не всегда говорили открыто, но Вампилов уже писал об «эдиках», позже – об «аликах», о тех, кто отличается «собственными машинами, а не собственным мнением», но зато «считает, считает деньги…» И не случайно при обсуждении пьесы «Дом окнами в поле» многие категорично заявили:
- Да не вернется он (Третьяков) в школу, не останется в деревне. Не последняя же это машина!
Вот так молодые люди (будущие учителя!) «закрыли» открытый финал Вампилова. А может быть, не столько они, сколько время…
45 лет я работаю в школе. Менялись ученики, сменялись поколения, и в какой-то момент я поняла, что не могу и не хочу говорить о Вампилове сразу с целым классом.
Но всегда (всегда!) были и есть те, с кем хотелось не только говорить о нем, но с кем хотелось открывать Вампилова, причем не только для них, но и для себя, иногда заново. Вчитываясь в Вампилова, ребята убеждаются, что живы его Кушак и Кудимов, Золотуев и Камаев, благоденствует официант Дима, прыгает из компании в компанию Колошин, ходит в свою школу замотанная различными инновациями Галина, а Вера уже не просто Вера, а супер-Вера… Но есть, есть и Сарафанов, переживший 90-ые (ведь надо еще и внуков растить), живут Тани, мечтающие о настоящей любви, а не о союзе с миллионером, живы Валентины…
К сожалению, их становится меньше и меньше, а все больше, как говорил Вампилов, «идущих мимо жизни», «духовных банкротов», «голых манекенов».
Я не была на его могиле, не езжу больше, хотя раньше очень любила, в Листвянку. Не хочу думать о нем как о мертвом. Но вот в Кутулик в этом году, в последние дни октября, с несколькими моими учениками поехала. Автобусом. По почти плоской без конца и края степи. Было солнечно, снежно. Вот на этой снежной белизне показались черные точки деревянных домиков, потянулись к дороге длиннущие деревянные огороды. Центр был где-то дальше, а здесь почти все так, как много лет назад. И небо было таким, о каком он писал: «небо нигде не бывает таким ясным…»
Школы Вампилова уже нет – она сгорела, а музей теперь перебрался в бывшую квартиру Вампиловых – комната в два окна и маленькая кухонька.
Мне показалось, что я вернулась в детство: знаком и этот коврик над бабушкиной кроватью, и половички, и шкафчик для посуды на стенке, и умывальник за занавеской в углу кухни. Здесь же на лавке- вёдра, словно ожидающие его, мальчишку. Вот залетит, подхватит – и к водокачке напротив. Что же за особенная была здесь вода, если вспоила его вот такого? Какого – трудно сказать, слов не найдешь. Но, как мне кажется, нашел эти слова Петр Реутский. Это о Вампилове:
- По земле ходил я в радости,
Я любил ее, как бог…
Что-то сжало горло, я вышла из музея, чтобы ребята не видели моих слез, и все повторяла и повторяла слова того же стихотворения:
- Вспоминайте меня весело,
Словом, так, каким я был…
Он был в моей жизни, не рядом, нет, но мы жили под одним небом, дышали одним воздухом, а это что-то да значит
